Его звали Сода-солнце.
   Американские летчики, участники челночного полета, которые отбомбились над Берлином и теперь пили у стойки на нашей базе, встретили его невнятным веселым лаем. Он прикрыл их от "мессершмиттов", когда они подходили к базе. Он один спустил в море двух "мессеров", третий задымил к горизонту.
   - Сода-виски, - предложили они ему.
   - Сода-солнце, - сказал он и стал губами ловить капли грибного дождя, залетавшие в открытую фрамугу.
   Американцам перевели - сода-солнце, - они опять засмеялись и напились на радостях. Его стали звать Сода-солнце. Все светлело на базе, когда он появлялся. Худощавый, с близко посаженными карими глазами, удачливый в начинаниях и ласковый с девушками. Девчата из БАО - батальона аэродромного обслуживания - стонали, когда слышали его свист. А насвистывал он всегда одну песенку:
  
   Подкатилися дни золотые
   Воровской безоглядной любви.
   Ой вы, кони мои вороные,
   Черны вороны, кони мои.
  
   А романов у него вовсе не было, и кто его "безоглядная любовь", никто не знал, и вина он не пил, только хватал губами капли дождя, когда возвращался с полета без единой пробоины. И уходил он от "мессеров" всегда в сторону солнца. Блеснет крылышками и растворится в слепящем диске.
  
   Устелю свои сани коврами,
   В гривы черные ленты вплету,
   Пролечу, прозвеню бубенцами
   И тебя подхвачу на лету.
  
   Так он последний раз и ушел к солнечному диску. Блеснул, крылышками и растворился в слепящем блеске. Никто его с тех пор не видел. Пропал.
   Американцы-челноки прилетели опять и пошли к стойке, распахнув канадские куртки.
   - Сода-солнце! - кричали они, отыскивая его глазами.
   - Сода-виски, - сказала им новая буфетчица.
   Они опять напились, но плохо, угрюмо напились. А штурман-мальчик все плакал и кричал: "Сода-солнце!" - и все оглядывался по сторонам.
  
   Мы ушли от проклятой погони.
   Перестань, моя крошка, рыдать.
   Нас не выдали черные кони,
   Вороных никому не догнать.
(с) Михаил Анчаров